СУДЬБЫ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ (1925 г.)

По
[Настоящая статья представляет собой стенограмму речи, произнесенной тов. Н.И. Бухариным на диспуте о судьбах русской интеллигенции, происходившем 10 марта в Большом зале консерватории. Сборник, включающий в себя доклад и все речи, произнесенные на диспуте, находится в печати. — Ред. [В диспутах первых послереволюционных лет о судьбах русской интеллигенции участвовали наряду с известными учеными, публицистами, литераторами (М. А. Рейснер, П. Н. Сакулин, А. К. Воронский и др.) видные деятели партии, авторитеты в вопросах культурной политики (Н. И. Бухарин, А. В. Луначарский). Диспут о судьбах русской интеллигенции проходил 10 марта 1925 г. в Москве в Большом зале консерватории. Стенограмма речи Н. И. Бухарина «Судьбы русской интеллигенции» публиковалась несколько раз. В настоящем сборнике печатается по: Печать и революция.— 1925.— № 3.—С. 1—10.]
] поводу речи А. В. Луначарского
[Луначарский А. В. (1875—1933)—советский партийный и государственный деятель, один из организаторов и теоретиков культурного строительства в СССР. Академик АН СССР (1930). Член партии с 1895 г. После II съезда РСДРП активно сотрудничал с В. И. Лениным. Однако в годы столыпинской реакции отошел от политической деятельности. На VI съезде РСДРП (б) с группой межрайонцев принят в партию. С 1917 по 1929 г.— нарком просвещения РСФСР. Член ВЦИК и ЦИК СССР. В последние годы жизни был отстранен сталинским руководством от выработки культурной политики в стране, работал в научной и дипломатической областях.]
я могу сделать только одно замечание, имеющее вид некоторого расхождения, как и со многими товарищами нашего марксистского лагеря.

А. В. квалифицирует интеллигенцию, как мелкую буржуазию. Давая такое определение интеллигенции, он видит перед собою только российскую интеллигенцию. Если же мы возьмем не только российскую интеллигенцию, а также и западную, то увидим, как это определение недостаточно.

Прежде всего я должен сказать, что мелкая буржуазия есть постоянно распадающийся класс, который в ходе капиталистического развития исчезает. Между тем есть значительные слои интеллигенции, которые в ходе капиталистического развития не исчезают, но нарастают, которые хотя и являются продуктом прошлого, но вместе с тем продуктом специфически-капиталистическим, которые становятся все нужнее и которых квалифицировать таким образом нельзя
[Продолжая тему диспута, А. В. Луначарский 15 марта 1925 г. счел необходимым углубить полемику с Н. И. Бухариным по ключевым вопросам о социальной природе интеллигенции, ее месте и роли в современном обществе (см.: Луначарский А. В. Интеллигенция и религия.— М., 1925.— С. 3—5). Идейно-теоретические споры середины 20-х гг. были призваны способствовать выработке соответствующей новым условиям партийно-государственной политики по отношению к работникам умственного труда.]
. Вот, если вы возьмете последний американский ценз, то увидите, что из всех общественных группировок категория служащих, в том числе высших, растет быстрее всех других
[В США удельный вес интеллигенции и служащих, работавших по найму, в составе самодеятельного населения увеличился с 12,7 % в 1900 г. до 21,5 % в 1920 г. (Труд при капитализме: Стат. сб.—М., 1964.—С. 117).]
. А если возьмете рост доходов, то увидите, что ни одна профессия не имеет такого повышения их, как инженерская. Следовательно, это общая картина. Я беру картину капитализма, который не потрясен, не дезорганизован, который стоит на всех четырех ногах. Тут надо искать основные тенденции капиталистического развития. Существует даже определенный термин, который не в марксистской литературе выдвинут и который имеет все права гражданства: интеллигенцию называют третьим сословием. Ее рост связывают с ростом крупного производства.

Я должен высказать еще одно соображение, которое имеет общетеоретическое значение. Нужно ясно видеть пред собою, что с ростом производительных сил мы имеем не только расширение всего поля материального производства, но с ростом производительных сил мы имеем абсолютное падение роста числа рабочих, занятых в сфере материального труда. В то же время мы имеем в деревне растущий процесс физического труда и труда духовного т. е. чем дальше идет процесс развития, тем больше создаются новые виды интеллектуального труда. Парадоксально выражаясь, можно сказать в известной степени, что максимум развития производительных сил совпадает с исчезновением физического труда. В капиталистическом обществе этот процесс совершенно явственно нам демонстрируется.

Это одно замечание, которое я считал уместным сделать, хотя это ни капли не нарушает нашего согласия с т. Луначарским в общем и целом.

Затем еще одно замечание. У нас очень часто в одну категорию относятся совершенно различные величины, которые между собою мало имеют общего. Так происходит, и с понятием «мелкая буржуазия». Я приведу пример. Если берете попа или псаломщика, что это такое? Совершенно ясно, что с известной точки зрения это — составная часть интеллигенции, но, с другой стороны, совершенно ясно, что между попом, псаломщиком и инженером по социальному положению чрезвычайно большая разница.

Теперь я должен опереться на тот материал, который дал т. Сакулин
[Сакулин П. Н. (1868—1930) — литературовед, академик АН СССР (1929). С 1902 г. преподавал в Московском университете, который покинул в 1911 г. вместе с передовыми профессорами и доцентами в знак протеста против реакционной политики министра просвещения Кассо. Впоследствии работал в вузах Петрограда и Москвы. Одним из первых среди крупных ученых признал Октябрьскую социалистическую революцию, вел работу в разных отделах Наркомпроса. Принимал активное участие в диспутах середины 20-х гг. по проблемам интеллигенции, политики в областях науки и культуры. Научная и общественно-политическая деятельность П. Н. Сакулина получила высокую оценку А. В. Луначарского (см.: Луначарский А. В. Неизданные материалы.—М., 1970. — С. 105—112).]
. Я тоже говорю: давайте говорить начистоту. Вы призывали к искренности.

Я должен сделать первое основное замечание. П. Н. Сакулин в своей речи призывает нас идти не вперед, а назад, как это ни странно. Он выдвинул основное положение такое. Конечно, для представителей власти, господствующей партии, можно дозволить такую роскошь, как политический подход, но если рассуждать по чести, то это в лучшем случае однобокость. Что тут правильно и что неправильно? Правильно то, что нельзя подходить к биологу и все время говорить насчет советской системы. Это было бы глупо. Правильно то, что если мы хотим провести какую-нибудь точку зрения свою собственную или хотим указать метод воздействия, то надо вообще входить в сферу их работы. Если я выступаю на съезде инженеров, то говорю по-одному, на съезде водников — по-другому, в среде крестьян по-особому. Конечно, говорю по-разному не с той точки зрения, что я должен изменять свою политическую линию, но я должен в целях психологического воздействия, в целях смычки учитывать ту обстановку, в которой выступаю. Если я ставлю задачу борьбы, то я должен быть в курсе дела, не барабаня, а действительно понимая все политические и идеологические зацепки, Но дальше следует «но», которое вырастает из маленького в громадное и которое покрывает все.

Когда вы говорите, что нужно подходить к культурному работнику с точки зрения культуры и что особенно нехорошо подходить с политической точки зрения, то тут есть попытка тащить нас назад с завоеванных позиций. Нам надо приучаться изгонять положения, которые к делу не идут, хотя сами по себе благородны. Можно сказать о целом ряде лиц, что они благородны, серебряных ложек не крадут, цветут розы, они их не сорвут, но, тем не менее, с точки зрения объективного хода событий эта добродетель обретается в «нетях». Говорят, что и Столыпин
[Столыпин П. А. (1862—1911)—русский государственный деятель. С 1902 г. губернатор Гродненской, с 1903 г.—Саратовской губерний. В 1906 г. назначен министром внутренних дел, затем одновременно и председателем совета министров. Организатор третьеиюньского переворота 1907 г., руководитель аграрной реформы.]
был хороший семьянин, честный человек. Разве трагедия интеллигенции заключалась в том, что это были мошенники или жулики, которые старались вредить народу? Ни капли. Тогда никакой трагедии не было бы. Мы отлично знаем и прямо говорим, что в первое время Октябрьской революции к нам пошла худшая часть интеллигенции или самая квалифицированная вроде Тимирязева
[Тимирязев К. А. (1843—1920) —один из основоположников русской научной школы физиологов растений, член-корреспондент Петербургской (Российской) АН (1890). Профессор Московского университета (1878—1911). Ушел в отставку, протестуя против реакционной политики министра Кассо. Одним из первых среди крупных ученых принял Октябрьскую социалистическую революцию. Действительный член Социалистической академии общественных наук, член Государственного ученого совета при Наркомпросе. Опубликовал сборник «Наука и демократия» (1920), высоко оцененный В. И. Лениным (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч.—Т. 51.—С. 185).]
, который размахом своей мысли являлся белой вороной. Таких белых ворон было раз-два, и обчелся. Большинство честной интеллигенции было против нас. Почему? Потому, что она разделяла те взгляды, которые у глубокоуважаемого П. Н. сидят еще и сейчас.

П. Н. Сакулин заявил, что о саботаже
[Саботаж, организованный чиновниками и служащими старых государственных и общественных учреждений в первые дни установления Советской власти в Петрограде и других городах страны, являлся одним из методов классовой борьбы контрреволюции против диктатуры пролетариата. Саботаж не был всеобъемлющим и длительным.]
мы потом поговорим, историю писать еще рано. Он говорит: с чего вы начали? Вы посягнули на свободу научного исследования. Но разве при царизме была свобода науки? Даже при Керенском
[Керенский А. Ф. (1881—1970)—русский буржуазный политический деятель, эсер. Адвокат, получивший известность своим участием в ряде политических кампаний (в частности, в расследовании обстоятельств Ленского расстрела). Депутат IV Государственной думы, председатель фракции трудовиков. В период февральской революции 1917 г.— министр юстиции, военный и морской министр, затем премьер-министр Временного правительства, Верховный главнокомандующий. После Октябрьской революции возглавил антисоветский мятеж, с разгромом которого скрывался в подполье. Эмигрировал летом 1918 г. За рубежом продолжал вести антисоветскую деятельность. Возглавлял редакцию газеты «Дни», подготовил ряд публикаций о событиях 1917 г., а также мемуары (Гатчина.— М., 1922).]
, я спрошу вас, сколько было большевистских профессоров? Что вы считали свободой исследования? Вы считали свободой исследования в рамках тех понятий и систем, социологическое построение которых было терпимо для господствующего режима. В этих рамках была полная свобода. Но представьте, мы допускаем свободу исследований в рамках нашего режима. С этой точки зрения у нас такие же рамки. Почему же вы то считаете свободой, а это нет? А учительница добродетельная! Вы говорите затем о добродетельной учительнице, которая голодала. С известной точки зрения это определяет ее квалификацию, но это к делу имеет мало отношения. В лучшем случае она боролась с царским режимом, но не выходила из круга тех понятий частной собственности, которые существовали. Почему, когда пролетариат посягнул на частную собственность, она не пошла с ним? Потому, что она отражала идеологию среды. В этом-то и заключалась трагедия, что люди не понимали всего исторического захвата событий. Как представляли себе все эти сливки и не-сливки, которые боролись против нас, положение дела? Они представляли так, что культура накапливалась веками. Россия была великое государство, которое худо ли, хорошо ли вело народ за собою, создавало великие ценности, хотя и под царистским покрывалом, и что вместо этого роста великой стране стала грозить опасность обратиться в ничто. Матрос или проститутка стали являться в храмы науки. Поэтому надо бороться против большевиков. Субъективно честны были эти люди. Я повторяю, что наши противники, которые боролись против нас и хотели положить жизнь свою в борьбе с нами, были честные люди. Но разве дело в оценке их субъективной честности? Утверждать так, значит, тащить нас назад. Они быть могут сколько угодно объективно честными, но эта объективная честность заключалась в том, что они являлись бревном, препятствием на пути развития по той простой причине, что не понимали всего исторического масштаба происходивших событий. В голодные годы, когда так называемый привилегированный работай класс питался одной картошкой, когда дело доходило до людоедства, когда самый внешний вид городов представлял картину умирающего человеческого общества, когда жутко было выйти за пределы города,— нужно было громадное проникновение в грядущее, чтобы увидеть колоссальный подъем масс, который приведет к новому порядку. И вот все эти добродетельные учительницы и профессора, и сливки, и просто снятое молоко не в состоянии были охватить этого процесса. Повторяю еще раз, что они были субъективно честными людьми, и чем более они были честны, тем более их толкало на борьбу с нами. В атом заключалась трагедия. Этот опыт надо переварить, уяснить и сделать соответствующие выводы.

В связи с этим стоит другой вопрос, который П. Н. поднял. Мы, — говорит П. П., — политикой не занимались, мы были культурными работниками. Разве это не добродетель? Нет, это плохо, что вы политикой не занимались. Дело вовсе не в том, чтобы быть спецем от политики, а дело в том, чтобы свободно понимать любой культурный процесс. Вы строите здание таким образом, что культурный ряд является независимым от политики. Таких не бывает. Если бы вы доказали, что бывают концепции, которые лежат вне определенного режима, вне классовой структуры, это было бы другое дело. Но таких концепций нет, и с попытками доказать это мы как раз и боремся
[О марксистском анализе диалектической взаимосвязи политики со сферами научной и культурной деятельности см.: Ленин В. И. Ценные признания Питирима Сорокина. 20 ноября 1918 г. // Полн. собр. соч.—Т. 37.—С. 188—197; Он же. Речь на II Всероссийском съезде учителей-интернационалистов 18 января 1919 г. И Там же.—С. 430—433.]
.

П. Н. Сакулин говорит нам, что мы считаем своим долгом проповедовать определенные взгляды, мы хотим, чтобы была гегемония марксизма. А я спрашиваю, из-за чего же мы стараемся внедряться в одну область за другой, пока не захватим их? Потому что это есть величайшее орудие в наших руках, которое позволяет нам строить то, что мы желаем. Почему царское правительство терпело всякие ценности, по совершенно не выносило марксистских? Не потому ли, что они являлись наилучшим фугасом против старого порядка? Какой-нибудь деревенской учительнице, которая кроме старых ботинок и книг Ушинского
[Ушинский К. Д. (1824—1870/71)—русский педагог-демократ, основоположник научной педагогики в России. В основу его педагогической системы легли требования демократизации народного образования и идея народности воспитания. В пореформенной России широкой известностью пользовались написанные им учебники «Детский мир», «Родное слово», а также педагогические труды. Среди них фундаментальное издание «Человек как предмет воспитании. Опыт педагогической антропологии» (В 2 т.— 1868—1869).]
ничего не видела, простительно говорить, что она занималась только культурной работой, по когда заслуженный профессор говорит, что мы не при чем, мы от политики стояли далеко, позвольте свободу преподавания против марксизма, то это никак не выходит, потому что не продумано. Свобода преподавания — это, можно сказать, есть определенный софизм, потому что речь идет не об отдельных положениях, не об отдельных фактах. Когда речь идет о выработке мировоззрения, мы натыкаемся на то, что эта система является определенным инструментом, который не только вырастает на определенной базе, но служит средством борьбы. Я имею ту привилегию или недостаток, что сам выхожу из интеллигенции и прекрасно знаю ее
[«Родился 27 сентября (по старому стилю) 1888 г. в Москве,— писал Н. И. Бухарин в автобиографии.— Отец был в то время учителем начальной школы, мать — учительницей там же. По специальности отец — математик (кончил физико-математический факультет Московского университета). Воспитывали меня в обычном интеллигентском духе…» (Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат.— 7-е изд.— М., б. г.—Т. 41, вып. 2.—Стб. 52).]
. Первое, что я услышал в 17 году от старых своих учителей, которые даже божьей коровки не обидят: «Да, вы,—говорили они, — пожалуй, немецкий шпион». А когда дело дошло до разгона Учредительного собрания
[Н. И. Бухарин выступил с речью от имени большевистской фракции на открытии Учредительного собрания 5(18) января 1918 г. После отказа правых партий поддержать политику Советской власти, большевики, левые эсеры и некоторые другие группы покинули заседание. В ночь с 6(19) на 7(20) января ВЦИК по докладу Ленина принял декрет о роспуске Учредительного собрания, одобренный затем III Всероссийским съездом Советов.]
, то все люди не нашего лагеря кричали нам: «Убийцы, палачи!». Все они милые люди, прекраснодушные интеллигенты, за народ готовы отдать все, только не понимающие, что такое народ, говорят и думают, возвращаясь к старым российским понятиям, становясь на точку зрения добродетельной милом учительницы. А мы говорим, что мы руководства из своих рук не можем выпускать, на что мы имеем историческое право, и то, что нам вменяется в вину, это есть с точки зрения коммунистической величайшая добродетель. Если бы мы вам вручили судьбы России, что бы вышло? Вы бы так одной мертвой лошади испугались, что в панике бросились бы бежать. Когда надо было шагать через трупы, то, извините, для этого надо было иметь не только закаленные нервы, но для этого надо было иметь основанное на марксистском сознании знание тех путей, которые нам история отвела, а вы хотите нас повернуть назад.

В одной из записок был затронут такой вопрос, да отчасти о нем говорил и П. Н., что Маркс тоже вышел из интеллигенции. Выходит, что Маркс потому перешел на сторону рабочего класса, что вышел из интеллигенции. Но перешел-то он именно потому, что был Маркс, а не кто иной. Маркс был исключением из интеллигенции. Это был исключительно гениальный человек. Исключительная даровитость людей заключается в широте их умственного интеллекта. Фридрих Энгельс был из фабрикантской среды, но он выскочил из нее, потому что он был исключительный человек. В этой идеологической стычке, которая происходит здесь, различный подход к классовому делу. Вся речь П. Н. была пропитана с начала и до конца фетишистскими понятиями и старой фразеологией. Я извиняюсь, но я органически не могу переваривать эту фразеологию. «Народ», «мы желаем служить народу». Это все шелуха. Когда вы говорите о народе, я скажу, что вы подразумеваете под народом, когда вы говорите о благе, то я скажу, что вы подразумеваете под благом, когда вы говорите о свободе, то я спрошу, требуете ли вы свободу и для черносотенцев? (Аплодисменты.) Я говорю, что все эти категории и все эти словесные значки есть шелуха. Я считаю, что нашей обязанностью является действовать убеждением на всех, в том числе и на т. Сакулина, чтобы он скорее простился со старой идеологией. Мы любую вещь оцениваем с точки зрения ее реальной пользы, с точки зрения великого общественного целого. Бели говорить относительно идеалов, то у нас есть, что противопоставить противникам, и несмотря на то, что многое не сделано, мы достигли того, что дай бог сделать другим. Но должен здесь сказать, что не подлежит никакому сомнению большая роль интеллигенции, которую она сыграла в нашей работе. В буржуазном обществе интеллигенты играли и играют крупную роль. Такие крупнейшие организаторы, как Стиннес
[Стиннес (Stinnes) Гуго (1870—1924)—основатель финансового объединения в сфере тяжелой промышленности Германии. Во время первой мировой войны и после нее сложилась сверхмонополия «Stinnes». Она включала 1664 фирм, охватывавших различные отрасли промышленности и торговли и располагавших многочисленными филиалами за границей. После смерти Г. Стиннеса концерн пришел в упадок.]
, были большие люди, но дело в том, что у них все делается на буржуазной основе. Буржуазная интеллигенция есть вождь своего общества, но разница между ними и нами заключается в том что у них водимые никогда не могут подняться до водителей, как класс, как целое, а у нас могут, к этому мы и стремимся.

Если вы хотите сравнивать один режим с другим, если вы хотите понять динамику режима, если хотите понять ценность этого режима с точки зрения, скажем, социализма, то критерий должен заключаться в том, насколько данный общественный порядок представляет широту для подбора действительно настоящих людей, которые двигают все общество вперед. С этой точки зрения, я утверждало, мы, полунищие, как никто, расширили это селекционное поле подбора во всех решительно областях, мы этот фундамент заложили. Как известно, мелиорация принесет свои результаты только через известное число лет, а не сразу. Кто поднял огромные национальные пласты, кто многоцветность этих новых культур вызвал к жизни,— кто может утверждать, что что-либо подобное могла сделать какая-нибудь другая партия, кроме коммунистической? Нам приходится сталкиваться с узбеками, туркменами, и приходится удивляться, как за несколько лет такие слои подросли, которые будут скоро чудеса творить. Колоссален размах этой борьбы! А как мы подняли мужиков и рабочих! Нам приходится после целого ряда тяжелых дней спрашивать, не сон ли это? Потому что мы видим новых людей, которые правят на новых основах. Когда я прихожу в эту среду и сравниваю ее с гиблой старой культурой, то получается впечатление несравнимых величин, потому что здесь идет широкая волна, а там идут маленькие лодочки, которые желают плакаться. При сравнении у нас получается размах гигантский! Мы последнюю кухарку поднимаем до уровня государственных задач. Мы приглашаем всех людей подняться на этот уровень политического развития, который Владимир Ильич находил необходимым для кухарки. Владимир Ильич говорил, что через несколько лет мы будем вести за собою Азию
[Речь идет об авангардной роли Советской России по отношению к национально-освободительному движению (см., например: Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 44—С. 163).]
. Сейчас вся буржуазная печать говорит, что мы уже ведем ее за собой, что у нас существует союз с Азией. Этого еще нет, но это будет! Мы приглашаем вас подумать об этих гигантских всемирных масштабах. Сойдите, пожалуйста, с идеологической позиции, которая восхваляет невежество сельской учительницы, и не призывайте нас к этому невежеству, а идите вперед по указанному нами пути.

Вы говорите, что сейчас не найдется ни одного человека, который сказал бы, что идет против нас; даже при тайном голосовании, мы, пожалуй, собрали бы большинство; поэтому, заключаете вы, давайте свободу творчества. Но я должен сказать определенно, что у нас во всем нашем порядке вещей основная точка зрения заключается в правильном руководстве. Мы никогда не можем стать на такую позицию, что пускай все совершается само собой,— кто в бога верует, пусть верует. Это не есть руководство страной. У нас еще нет коммунистического общества, а если нет коммунистического общества, то на нас лежит обязанность заботиться о судьбах страны. Мы не желаем спуститься на сменовеховских тормозах. Надо всем усвоить, что те идеологи, которые думают, что коммунизм уступит, ошибаются. Никогда мы на это не пойдем! Мы от своих коммунистических целей не откажемся! Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике. Я говорю, что если мы поставили себе задачу идти к коммунизму, мы должны этой задачей пропитать все решительно. Тов. Сакулин говорит, что мы должны воспитывать культурных людей. Верно. Но не просто культурных, а таких культурных, которые работали бы на коммунизм. Скажите, есть режим, который не ставил бы этой задачи? Где вы найдете учебное заведение высшее, среднее и низшее, которое не вырабатывало бы определенного кадрового состава? Таких стран и таких учебных заведений нет. Разница заключается только в том, что мы других людей вырабатываем для того, чтобы устроить другой порядок. Мы рассуждаем, как строители, как архитекторы, а не как люди, которые говорят, что не надо заниматься политикой.

Когда П. Н. говорил, что сама учащаяся молодежь разберется, то это в политике называется хвостизмом. Профессора обычно жалуются, что мальчишки сейчас указывают профессору, что нужно делать, а сегодня нам говорят, что молодежь сама разберется, сама поймет. А руководство идеологическое! Пускай Пушкин будет этим заниматься, тем более, что он умер и это не опасно.

Вопрос заключается только в том, какие социально-педагогические методы мы должны употреблять, чтобы обеспечить свободу творчества, чтобы обеспечить развитие общества, а, с другой стороны, чтобы не получилось отсутствия свободы мысли. Это две опасности. С одной стороны, опасность догматизации, где написаны готовые тезисы, а остальное, будто бы, само приложится. Против этого надо бороться. Но когда говорят, что надо дать свободу творчества, то сейчас у вас возникает вопрос о свободе проповедовать монархизм, или в области биологии свободу проводить витализм, или в области философии свободу идеалистам кантианского пошиба с субстанцией. При такой свободе из наших вузов выходили бы культурные работники, которые могли бы работать и в Праге, и в Москве. А мы желаем иметь таких работников, которые могут работать только в Москве. Опять мы наталкиваемся на разницу в подходе. Мы подходим к этому вопросу, повторяю еще раз, как строители, а не как идеологи, у которых только фраза, а нет реального содержания.

Я резко вколачивал гвозди, но думаю, что П. Н. не обидится, потому что он сам первый призывал к откровенности. Мы хотели искренно действовать убеждением. Пора бросить нейтральную по отношению к политике точку зрения. Нет такой! Все поиски ее означают какое-то болото, которое на деле может быть чрезвычайно вредным. На эту точку зрения должна стать интеллигенция, и тогда мы получим великолепную базу. Спросите, почему рабочие делают так много предложений, направленных к улучшению производства, почему у них так развита общественность советская. Потому, что не за страх, а за совесть верят в историческую возможность начатого дела. А вот этой веры у интеллигенции нет. Луначарский верно говорит, что есть разные интеллигентские прослойке, но таких интеллигентов, которые до конца с нами шли бы, таких еще очень мало, а мы всегда их зовем и будем это делать, потому что мы считаем, что идеалы у нас всечеловеческие и всемирные. Если рассуждать с точки зрения исторических идеалов, то все то, о чем нам говорят, есть дохлая собака по сравнению с теми мерами, которые мы провели. У нас огромный размах борьбы, и то, что мы сделали, показывает, какой это размах. Мы не любим, как старые интеллигенты, и не говорим, что мы желали принести жертву и пострадать, мы прямо говорим, что желаем жить, меньше страдать, черпать свои силы в борьбе и видеть ту картину, когда забитые и угнетенные выйдут из-под гнета и начнут строить новую жизнь. Вот с этой точки зрения мы говорим, что нам не нужны общие слова о красоте, а нужна работа и обсуждение каждого вопроса деловым образом; надо дать возможность всем делать то, что можно. Поймите, мы имеем историческую ответственность не более, не менее, как за судьбы всего человечества, как зачинатели, но мы не производим экспериментов, мы не вивисекторы, которые ради опыта ножиком режут живой организм, мы сознаем свою историческую ответственность, и именно поэтому мы каждую точку зрения обсуждаем. Вы ссылались на крестьянина, что он может делать, что хочет. Это не так. Мы подходим и к крестьянину только с точки зрения политической целесообразности, с точки зрения вовлечения в практическую работу. Наша задача заключается вовсе не в том, чтобы сказать, что размахнись рука, раззудись плечо, а в том, чтобы всякая единица была использована по тому руслу, которое нужно. Этого мы будем добиваться, это мы будем решать.

Вот почему, товарищи, заканчиваю я свое выступление следующими соображениями. Русская интеллигенция,— отчасти интеллигенции других народов, других национальностей, живущих на территории нашего Союза,— пережила величайшую трагедию. К несчастью, она считает во всем виноватыми большевиков. Сейчас же важнейшая проблема заключается в том, как координировать наши силы. Но идеология известной части нашей интеллигенции является препятствием в этой правильной координации. Особенно плох фетишизм, оперирование словами, которые не имеют содержания. Разбить эти понятия, когда люди привыкли жить в определенных рамках, боятся из них выйти, трудно, они не поймут этого до самой глубины, а чтобы хорошо работать, нужно понимать до конца. Мы говорим, обращаясь ко всем работникам интеллигентского труда, ко всем тем, кто имеет знания что надо работать дружно. Надо повернуть только в определенную сторону. Наша партия никогда не сможет выпустить руля из своих рук и стать на точку зрения другой идеологии. Мы располагаем колеса, как нужно социализму, мы будем действовать во всех областях под давлением той твердой идеологии, которая есть у нас в руках, и от этой идеологии никогда не откажемся. Конечно, тут могут быть разные пропорции. Ленин сказал, что мы введем всеобщее избирательное право. Мы это избирательное право, П. Н., введем, но тогда, когда всеобщее избирательное право никем не сможет быть повернуто против нас. Что вообще большинство населения не против нас, это мы знаем. Мы так захватили позиции, что никто не сможет повернуть против нас. Точно так же и в идеологической области. Когда мы захватываем область естественных наук, мы линию свою поддерживаем, как диктуется интересами пролетарского социализма. Мы тогда сделаем эту диверсию, когда скажет нам политический разум, а разум скажет верно. Я знаю, что в интеллигентских прослойках нарастает интерес к марксизму. Пускай он нарастает дальше. Здесь можно колоссальную работу провести. Для того, чтобы идти по этой столбовой дороге, не нужно тащить нас с идеологических путей назад. Нужно преодолевать все больше и больше антимарксистские воззрения, нужно с полной уверенностью уничтожать навыки старой мысли, нужно становиться под знамя марксизма. Это знамя проверено во многих революциях. В области нашей революции мы победили. Почему те, кто не считал себя марксистами, оказались пораженными нами? Потому, что мы оказались способными предвидеть, заниматься политикой и правильно лавировать, потому что мы были настоящими марксистами.

Поэтому, заканчивая свою речь, я призываю вас идти под знамена рабочей диктатуры и марксистской идеологии. (Бурные аплодисменты).

Товарищи, я должен сказать, что никто, мне кажется, не был бы более рад, чем мы, коммунисты, если бы разногласия между нами и такими представителями интеллигенции, как Сакулин, уменьшились и были бы сведены к минимуму. Поэтому мне надо приветствовать выступление П. Н., что я не так его понял. Я продолжаю настаивать на том, что я отметил правильно с нашей точки зрения некоторые пункты. Тов. Сакулин отметил, что Луначарский и Бухарин подходили с политической точки зрения, а вопрос идет о таких работниках, как культурники. Я возражал, что мыслящий культурник не может стоять вне политики. Теоретическое разграничение этого и отрыв неправилен, а практически он приводит к такого рода идеологии, которая превращает ее в самостоятельную субстанцию. Я получил интеллигентскую записку, что нельзя связывать науку и искусство с политикой. Что это показывает? Это показывает, как определенные социальные симпатии налипают на определенные слои. Если т. Сакулин в тонкой формулировке коснулся этого вопроса, то сейчас нам преподнесла его грубее.

Второе — вопрос об условиях умственной работы интеллигенции, что это есть работа мозговая. Это совершенно правильно. Но вопрос заключается в том, когда мы говорим об условиях этой работы, должны ли мы намечать известные рамки, и если должны, то где их граница! Приведу пример. Недавно вышел за границей сборник, посвященный юбилею Струве
[Струве П. Б. (1870—1944)—русский экономист, философ, историк, публицист. В 1890-е гг.— теоретик «легального марксизма», участвовал в составлении Манифеста I съезда РСДРП (1898). Со временем идейно эволюционировал в сторону буржуазного либерализма. С основанием в 1905 г. кадетской партии вошел в состав ее ЦК. Участвовал в сборнике «Вехи» (1909). Преподавал политэкономию в Петербургском политехническом институте. С 1917 г. академик Российской АН, в 1928 г. исключен из АН СССР. Враждебно встретив Октябрьскую социалистическую революцию, сотрудничал с белогвардейскими режимами Деникина, Врангеля. С разгромом войск последнего — в эмиграции. Преподавал в Пражском и Белградском университетах, занимался историей русской общественной мысли.]
, бывшего социал-демократа, теперь кадета,— вы прочтите, что там сказано. Там помещены статьи Сергея Булгакова
[Булгаков С. Н. (1871—1944) — русский экономист, религиозный философ, публицист. В 1890-е -гг. входил в группу «легальных марксистов», позднее эволюционировал в направлении буржуазного либерализма, член кадетской партии. Участвовал в сборнике «Вехи». Под влиянием Вл. Соловьева обратился к религиозной философии. В 1918 г. принял сан священника. В 1922 г. был выслан из страны. В эмиграции — профессор русского Богословского института в Париже (1925—1944). В «Философии хозяйства» (1912) Булгаков попытался дать религиозное обоснование взаимоотношения человека и мира как деятельности.]
, Бердяева
[Бердяев Н. А. (1874—1948) — русский философ-идеалист, общественный деятель, публицист. На рубеже 900-х гг. принимал участие в революционном движении, сторонник «легального марксизма», был сослан в Вологду. В дальнейшем обратился к религиозной философии. Один из инициаторов сборника «Вехи». К Октябрьской социалистической революции отнесся отрицательно. Организатор философского объединения — Вольная Академия духовной культуры (1918—1922). В 1922 г. в составе группы российской интеллигенции был выслан за границу. Принял участие в создании своеобразного учебного и исследовательского центра — Русского научного института в Берлине (1923). С 1924 г. жил во Франции, издавал в Париже журнал «Путь» (1925—1940). Взгляды Н. А. Бердяева оказали влияние на развитие ряда философских течений (персонализм, экзистенциализм).]
, Лосского
[Лосский Н. О. .(1870—1965) — русский религиозный философ, представитель интуитивизма и персонализма. В 1922 г. вместе с группой философов, экономистов, политических деятелей был выслан за границу. До 1945 г. жил в Чехословакии. В 1947—1950 гг.— профессор философии в Русской духовной академии в Нью-Йорке.]
. Там проблемы все подогнаны под одну тему. Я спрашивал, должны мы такую науку допускать? Должен сказать: как в искусстве вы можете любую область так разработать и под таким соусом, подать и такие нюансы, такие тональности развести, что гамма получится эстетически стройной, но общий исход — гнилье, точно так же в пределах научного творчества, вы можете божественный вопрос разработать чрезвычайно здорово. Сергей Булгаков написал книгу: «Философия хозяйства». В этой «Философии хозяйства» предполагается, что свойства мира есть греховная корка метафизического мира, который ведет свое начало от Адама и Евы. У Бердяева написано, что евхаристия
[Евхаристия — то же, что и причащение.]
есть самое правильное питание. Факты это или нет? В своем роде это разработано или нет? Я повторяю, такого рода систему можно философски обосновать. Тот же Булгаков говорит, что можно подходить к вопросу с любой точки зрения. Бердяев и подходит с евхаристического конца. Что же? Сказать — вольному воля,— и смотреть на это затемнение мозгов?

Теперь вопрос о тренировке и штампе. Когда я говорил о фабрике, то я думал не то, П. Н. Я, разумеется, говорил — фабрика метафорическая. Насчет штампа я сказал, что две опасности существует, одна из того проистекает, что может создаться чуждая идеология, а вторая, что мы можем мысль сжимать. Разве ошибка была в этой формуле? Нужно избегать этих двух опасностей, нужно вести твердо свою линию, допуская такой размах, который обеспечил бы руководство и вместе с тем сохранил бы движение мысли. Это все нормы, с которыми нужно согласиться. П. Н. против этого не возразил.

Характерно, как он думает насчет учредительного собрания. Он говорил, что самое хорошее для него всеобщее избирательное право или учредительное собрание. Но коммунизм есть всеобщая любовь, но если бы мы сейчас стали говорить: «Братья, давайте обнимем друг друга и прекратим борьбу», то мы никогда не организовали бы партию и не удержали бы власти. Если мы сейчас будем проповедовать всеобщую любовь, то никогда ее не дождемся. То же самое относительно свободы. Одна дама мне пишет: «Господин Бухарин, вы очень не любите слово «свобода», а, впрочем это и понятно». Ничего не понятно. Разная свобода бывает.

П. Н. говорит: зачем вспоминать о старом режиме. Я с этим не согласен. Вспоминать надо. Мы прибегаем к целому ряду старых методов. Армия была и теперь есть Красная Армия; тюрьмы были и есть, государственные учреждения есть, система принуждения есть, террористический режим есть — только направленный на другие цели. А вы говорите: зачем вспоминать о старом? Мы только перевернули понятие «свобода». Раньше была свобода для помещиков и капиталистов, а мы сделали для рабочих и крестьян. Вы говорите, что в университетах были профессора марксисты. В Московском университете, где я учился, если и был, то только один такой тип, как Виппер
[Виппер Р. Ю. (1859—1954)—русский советский историк, специалист в области всеобщей истории, академик АН СССР (1943). С 1897 по 1922 г. преподавал в Московском университете, профессор (1899). В исследовании социально-экономических отношений использовал принципы исторического материализма. Отрицательно отнесся к преобразованиям Октябрьской социалистической революции. В 1924 г. эмигрировал в буржуазную Латвию. В 1927—1938 гг. профессор университета в Риге, где подвергался преследованию за прогрессивные взгляды. С 1941 г. в Москве на преподавательской, затем научной работе.]
.

В заключение должен сказать следующее. Быть может, в первом своем выступлении я сильно направил острие полемики против П. Н. Сакулина, но он сам призывал, чтобы мы объяснились начистоту. Должен сказать, что я счел бы своим партийным долгом выступить против всякого, который говорил бы, что все прекрасно.

Призываю вас скорее и дружно бороться за будущее, которое мы завоюем своей, борьбой. (Аплодисменты).